В сердце снова теплилась надежда на взаимность. Виталина стала для меня тем человеком, который вдохновлял на внутренние изменения. Ради нее хотелось стать лучшей версией себя.

Мы с Владимиром сидели в доме паломников, он собирал подарки для малоимущих.

– Для больных стариков важны не столько подарки, сколько внимание, – говорил он, укладывая в небольшой блестящий пакет шампунь, мыло, мочалку, полотенце, чай и коробку конфет. – Им приятно, что кто-то приходит просто посидеть с ними и поговорить.

– А дети?

– Дети их не навещают, потому что у них своя жизнь, полная новых впечатлений, развлечений и ежедневных дел. Им скучно со своими стариками, неинтересно и тяжело, потому что некоторые из них уже не могут сами мыться, переодеваться. Это же безумно утомляет: возиться с капризной бабушкой, у которой все болит.

На душе у меня начали скрести кошки. Я вспомнил о своих родителях. Все, что я делал последнее время в их отношении, все только назло им.

– И кто, в таком случае, за ними ухаживает?

– В основном, социальные работники. Контролируют, чтобы у них были еда, вода и отопление, а разговариваем с ними мы, люди, приближенные к церкви. Общаться со стариками непросто. Они всегда рассказывают одно и то же, вспоминают свою жизнь, тяжелые послевоенные годы. Все это вызывает неудовольствие и раздражение, зато очень хорошо смиряет. Общаться с ними мне помогает молитва.

– Когда учился в Оксфорде, нам рассказывали, что у священников, спасателей, врачей и психологов бывает викарная травма, когда людей этих профессий травмируют чужие эмоции. Действительно бывает такое?

– Да. Когда много слушаешь о переживаниях других людей, о их бедах, о несправедливостях, о равнодушии близких, о человеческой жестокости, да, это, конечно, приносит душевную боль, потому что начинаешь сопереживать, вовлекаешься во все это. После таких бесед лично у меня поднимается тревога, неизвестно откуда берутся бессонница, печаль, раздражительность. Все, чего мне хочется, это побыть одному, помолиться, успокоиться. С чужими эмоциями надо обращаться очень аккуратно, не слишком много впускать в себя, так сказать. Не погружаться с головой в рассказы других людей, иначе самому станет плохо. Нельзя до изнеможения спасать других. Во всем нужна мера.

– Старики, наверное, ругают детей за равнодушие?

– Нет. Они просто умирают, потому что никому не нужны. Устают жить.

Он завязал последний пакет и уложил в огромную картонную коробку.

– Что теперь?

– Пойдем воздухом подышим. Посмотри, какой сегодня прекрасный солнечный день. Живи и радуйся.

Владимир чистил снег на территории скита, а я разглядывал сугробы, на которых тянулись мелкие следы не то мышей, не то птиц. Над широкими, заснеженными полями и полуразрушенной церковью без куполов стояла невозмутимая, звенящая тишина. Гроздья одинокой рябины на голом дереве, что росло возле дома батюшки, были припорошены инеем и снегом. Здесь было так спокойно, что я облегченно выдохнул и подумал: какое здесь хорошее место для отдыха и лечения депрессии.

Послушник протянул руку в перчатке, и на нее села синица.

– Эй, у меня нет с собой зернышек. Хех! Прилетела! – он улыбнулся желтобрюхой птице. – Лети вон к тому дереву, к нему сало примотано, – и взмахнул рукой. Та улетела.

– Владимир! – мы оглянулись на отца Серафима, который вышел на крыльцо. – Собирайся, поедем подарки развозить.

– Да я готов, батюшка. Как раз закончил двор чистить.

– Хорошо. Кстати, настоятель монастыря звонил, сказал, чтобы на рождественскую литургию мы приехали в Тобольск.

– Принято! – Владимир махнул рукавицей и пошел ставить лопату в сарай.

***

На праздник нас везла Вита. Я по традиции сидел с ней рядом, а Владимир с отцом Серафимом обсуждали на заднем сидении, что сегодня в соборе можно будет увидеть новую икону великомученицы Варвары с частицей мощей.

– Мне нравится имя Варвара, – Вита смотрела на дорогу. – Если бы у меня была дочь, я обязательно бы ее так назвала.

– Будет, – уверенно кивнул отец Серафим. – Через два года.

Я удивился, что рыжая не стала ему возражать и переубеждать, что батюшка говорит чушь. Быстро взглянул на нее: она смотрела на батюшку в зеркало заднего вида и улыбалась. Ее дочь уж точно была бы похожа на Виту – с таким же вздернутым носиком и ярко-зелеными глазами.

Мы уже подъезжали к высоким холмам, на которых расположился древний город. К празднику у стен Тобольского Кремля семинаристы построили из снега прообраз Вифлеемской пещеры. Возведенный под открытым небом вертеп был раскрашен разными цветами. Над входом снежный ангел распростер над гостями праздника широкие крылья. Внутри горели свечи, стояли иконы, а потолок пещеры был усыпан нарисованными гуашью звездами.

– Это воспитанники нашей иконописной школы постарались, – вслед за нами в пещеру вошла Ольга, в дубленке и в шерстяном платке, и кивнула на историю рождения Христа, изображенную на снежных стенах. – Всем здравствуйте! Я вас еще издалека увидела… – она рассмеялась и обнялась с Витой. – Посмотрите, здесь три волхва следуют за Вифлеемской звездой, они пришли поклониться родившемуся Спасителю человечества и принесли с собой дары.

Глядя на Младенца, я и сам чувствовал себя заново рожденным. Я был уже не таким, каким приехал из столицы много месяцев назад. Сегодня все мое существо наполнилось предвкушением рождественского чуда.

Когда мы выходили из пещеры, прямо перед нами дети выпускали в небо белых голубей, чтобы они сообщили миру благую весть.

– Ох, и холодно же сегодня! Метель, кажется, поднимается, – отец Серафим поежился. – Пойдемте все скорее внутрь. Праздничное богослужение вот-вот начнется.

В соборе уже собрались люди. Недалеко от алтаря перешептывались священнослужители в бело-золотых одеждах, листали брошюры с нотами и хихикали студенты семинарии в темно-синих костюмах, тихо переговаривались старшие казаки в зеленых мундирах с совсем юными кадетами казачьего учебного центра. Прихожане стояли в куртках. Отец Серафим ушел облачаться к службе, а Владимир занял место на клиросе рядом с другими мужчинами.

Мы с Витой остались в зале. Сегодня в древнем храме было особенно красиво. По обе стороны от Царских Врат стояли новогодние елки, а массивные золотистые люстры были украшены пихтовыми венками, обернутыми горящими, перемигивающимися золотыми гирляндами. С венков свисали на ниточках бумажные ангелочки с дудочками. Они кружились от движения воздуха, и это завораживало: милые создания будто танцевали и трубили, возвещая о рождении Христа.

Заметив мой взгляд, Вита сказала:

– Отец Серафим как-то раз рассказывал, когда он был еще семинаристом, они с друзьями любили выпекать ангелочков из просфорного теста. Один юноша забрал выпеченного ангела из просфорни с собой и подвесил его над своей кроватью. Отец Серафим вместе с друзьями сняли печенье, разделили его по-братски и съели его с голодухи, а товарищу сказали, что негоже мучное изделие над кроватью на ниточки вешать, вдруг мыши заведутся! – Вита тихо хохотнула и поправила на голове кружевной белый платок.

– Отец Серафим – проказник, – хмыкнул я.

– Это точно.

С каждой минутой людей становилось все больше. Наконец, началась служба. Хор запел. Мужские голоса чередовались с женскими, и вкупе с праздничным оформлением зала и красивым облачением праздничная литургия покорила мое сердце. Я взглянул в глаза Спасителя, рядом с иконой Которого мы с Витой до сих пор оставались.

«Прости меня!.. Не знаю, как Ты меня, такую грязную свинью, терпел все это время и терпишь до сих пор! Как мог столько лет смотреть, как я валяюсь пьяный на диване, как мог наблюдать, с каким высокомерием я общался с другими людьми! Спасибо, что дал мне еще немного времени на исправление. Спасибо, что показал мне, что такое любить по-настоящему».

Мой шумный, тяжелый вздох заглушило пение хора. И вдруг в глазах начало все расплываться от подступивших слез. Но я смог взять себя в руки. Все-таки Вита стояла рядом.

Снова посмотрел на образ.

«Прошу тебя, Отче, помоги мне избавиться от раздражительности, лени и зависти! Если вернешь мне здоровье, обещаю послужить тебе! И… Благодарю, если услышал мою просьбу, но реши Сам, как для меня будет лучше…»

***

На кухне Виталины радостно звенели